Абрамович, Соломон Моисеевич (Шолом-Яков, известен под псевдонимом Менделе Moхер Сфорим, т. е. Менделе-книгопродавец) — выдающийся бытописатель русского еврейства; род. в 1836 г. в м. Копыле, Минской губ. Отец A., Хaим-Моше, сведущий талмудист и страстный любитель еврейского языка, дал сыну обычное для того времени религиозное воспитание, являясь новатором в одном только отношении: он заботился о том, чтобы сын его, помимо Талмуда, единственной умственной пищи тогдашнего юношества, изучал также Библию и еврейский язык. В 14 лет А. уже обладал обширными познаниями в Талмуде и остальной раввинской науке. Но любимейшей книгой его была Библия, языком которой он под руководством отца овладел в совершенстве. К этому времени относятся его первые литературные опыты на древнееврейском языке: стихотворения, в которых с лирическим пафосом воспевается красота природы. Вскоре А. лишился своего наставника-отца. Родственники отправили его в Слуцкую иешиву, где он испытывает все тягости еврейской бурсы. А. провел тут два года; в это время его мать вышла вторично замуж, и А. переселился к своему отчиму на хуторок (близ Копыля), расположенный в весьма живописной местности. «В этом девственном лесу, — пишет А. в своей автобиографической заметке, — снова вернулась ко мне муза, любимица моего детства, которая не навещала меня за все время моего пребывания в иешиве. Она явилась во всей своей красе и подружила меня с цветами на лугу, с птицами в небесах и всем, что копошится на земле». Этой близостью и любовью к природе проникнуты лучшие творения А. На хуторе 17-летний А. писал восторженные гимны природе, подражая в языке и оборотах псалмам Давида. А. недолго прожил в доме отчима — его слишком тяготила печальная семейная обстановка, — и он вскоре вернулся в местечко Копыль, где стал целые дни проводить в бет-га-мидраше за богословскими сочинениями. Здесь обратил на него внимание типичный еврейский странствующий шноррер, некий Авремель Хромой; он увлек неопытного юношу фантастическими рассказами о своих странствованиях по благодатному югу России и «текущей млеком и медом» Волыни, — и А. последовал за ним. Начались долгие, томительные скитания по городам и местечкам Литвы и Юго-западного края. Во время этих странствований будущий, вечно кочующий в кибитке, Менделе Мохер Сфорим близко и всесторонне ознакомился с характерными особенностями внешнего быта и внутреннего содержания еврейской жизни. Наконец А. добрался до Каменец-Подольска; здесь он случайно встретился с другом детства, который настоял на том, чтобы А. остался в этом городе. В Каменце А. познакомился с поэтом Α. Β. Готлобером, который много способствовал дальнейшему интеллектуальному развитию его. Под руководством дочери Готлобера А. стал изучать русский и немецкий языки и первые правила арифметики. Сдав экзамен на звание учителя, он в 1856 г. поступил на службу в местное казенное еврейское училище. В том же году появилась первая напечатанная (в газете «Hamagid») литературная работа А. — статья о воспитании и необходимости обучать еврейских детей русскому языку и прикладным знанием. Вскоре А. переселился в Бердичев, где всецело отдался литературной деятельности. В 1860 г. вышел сборник его статей «Mischpath Schalom» (Мирный суд), в котором А. подвергает резкой критике известного в то время писателя Э. Цвейфеля. Будучи первым по времени серьезным критическим опытом в еврейской литературе, книга произвела впечатление, и молодой автор сразу обратил на себя внимание. Второй сборник критических статей «En Mischpath» вышел несколько лет спустя (1866). Под влиянием сильно проявившегося в 60-е годы прошлого века среди интеллигентных слоев русского общества интереса к естествознанию, Α., с целью возбудить этот интерес и среди еврейских читателей, приступил к переводу, вернее, к переделке, обширной естественной истории профессора Ленца на древнееврейский язык под названием «Toledoth ha-Tewa» (Естественная история). Первый том (о млекопитающих) вышел в 1862, второй (о птицах) — в 1867, третий (о земноводных и пресмыкающихся) — в 1872 г. Переводчику пришлось преодолеть огромные трудности: надо было создать новую номенклатуру, выработать новые термины. А. весьма успешно справился со своей задачей. В 1863 г. А. издал небольшой бытовой очерк («Limdu heteb»), вошедший потом в роман «Ha-Abot we-ha-Banim» (Отцы и дети), в котором описывается борьба между ортодоксальными родителями и просвещенными детьми (роман этот появился на еврейском языке лишь в 1868 г.; годом раньше он вышел в русском переводе Л. Бинштока). Попытка А. дать на древнееврейском языке роман из народной жизни оказалась малоудачной. Свое истинное призвание автор нашел, когда обратился к разговорной речи. Об этом переходе к жаргону А. рассказывает в автобиографии: «Вот я присматриваюсь к жизни своего народа, намереваясь изобразить ее в повестях на библейском языке; но ведь большинство евреев совсем не понимают этого языка, а знают только жаргон. К чему все думы и труды писателя, если он ими не приносит пользы своему народу? Вопрос — для кого я тружусь? — очень смущал меня. Наши писатели смотрели на жаргон свысока и с полнейшим презрением… Меня очень смущала мысль, что если я стану писать на жаргоне, то этим унижу себя; но сознание пользы дела заглушило во мне чувство ложного стыда, и я решил: будь что будет — заступлюсь за отверженный жаргон и буду служить своему народу». Так начался второй период литературной деятельности Α., где он выступает уже в качестве народного бытописателя под ставшим затем столь популярным именем Менделе Мохер Сфорим. Первая повесть, вышедшая за этой подписью, была озаглавлена «Das kleine Menschele» (Маленький человек, 1865). Тут описывается жизнь ловкого, не останавливающегося ни перед чем проныры Авремеле Такифа, который из бедного, бездомного юноши постепенно превращается в общественного заправилу, богатеющего за счет общины. За этой повестью последовал (в 1869 г.) рассказ «Фишка Хромой», из быта странствующих нищих (в значительно дополненном виде вышел в 1888 г.; авторский еврейский перевод первых глав этого рассказа появился под заглавием «Sefer Hakabzonim» в 1902 г.). В 1869 же году вышла пьеса-сатира A. «Die Taxe oder die Bande Stodt-Baal-Tobes» («Такса, или Банда городских благодетелей»), в которой А. раскрывает мрачную картину беззастенчивой эксплуатации бедных слоев еврейского населения всевластными городскими заправилами, забравшими в свои руки аренду учрежденного правительством специально еврейского налога на мясо (коробочный сбор). Бердичевские заправилы почувствовали себя глубоко оскорбленными этой сатирой, и автор принужден был покинуть город. Он переехал в Житомир, где вскоре сдал экзамен при раввинском училище. В это же время (1873 г.) появилась его «Кляча» («Из записок безумного Исролика»). Тут Α., прибегая к излюбленной в еврейской литературе форме аллегории, под видом несчастной, всеми гонимой клячи рисует печальную участь еврейского народа. В «Кляче» А. выступает скорее в роли публициста, чем художника, и огромной популярностью, которой пользуется это сочинение, оно обязано не столько художественным своим красотам, сколько страстным и едким обличениям, направленным против социальной несправедливости, в особенно уродливых формах проявляющейся по отношению к еврейскому бесправному племени. Как бы дополнением к «Кляче» является поэма в стихах «Юдель» (1875), в которой описываются злоключения еврейского народа от древнейших времен до последнего века. В том же году А. издал жаргонный стихотворный перевод субботних песен «Semiroth Isroel» и литургического гимна «Perek Schiro». В 1878 г. вышла юмористическая повесть «Mas’ot Benjamin ha-Schelischi» («Путешествия Вениамина Третьего»), за которой после продолжительного перерыва появилась пятиактная бытовая драма «Призыв» (1884). Уже в Одессе, где А. с 1881 г. занимал должность заведующего талмуд-торой, начинается третий период его литературной деятельности, когда он, вероятно под влиянием усилившихся национальных течений в еврействе, вернулся к древнееврейскому языку и отдался ему с тою же любовью, как и народному жаргону. В 1887 г. в журнале «Ben-Ami» появился за подписью Менделе Мохер Сфорим очерк «Besether Raam» («В тайне, или под сенью грома»), написанный таким же своеобразным стилем, как и жаргонные сочинения А. Под «громом» А. подразумевает разразившиеся в начале 80-х годов еврейские погромы. Co свойственным ему тонким юмором он рисует душевные переживания старозаветного еврейства, столь неожиданно очутившегося «под сенью погромов». В 1888—9 гг. появились первые две части лучшей в художественном отношении повести Α., «Wünschfingerl» («Волшебное кольцо»), где нарисована широкая картина еврейского быта Николаевской эпохи. Авторский древнееврейский перевод со значительными дополнениями, под заглавием «Be-Emek ha-Bacha» («В юдоли плача»), был напечатан в 1897—8 г. в журн. «Haschiloah». В 1890 г. появился рассказ «Schem we-Jefeth», за ним последовал в 1892 г. очерк «Loi-Nachath be-Jacow» («Нет радости у Якова») и авторский жаргонный перевод его под заглавием «An’alte Maase». В 1894 г. появились одновременно: эскиз «Ba-Jomim hoheim» («В дни оны»), носящий автобиографический характер, и рассказ «Bijemei horaasch» («В дни смятения»). Тут Α. в лице двух мастерски нарисованных фигур, Менделе и Лейба, рассказывает, как палестинское движение 80-х годов с его девизом «возрождение на родной земле», отразилось на патриархальных обитателях Кабцанска и Глупска. В тесной идейной связи с рассказами «Под сенью грома» и «В дни смятения» находится вышедшая в 1894г. повесть «Bi jeschiwo schel maalo» («Чердачное заседание»). A. на этот раз не ограничился одними только представителями старого еврейства: среди персонажей повести фигурируют, хотя лишь бегло очерченные, и люди нового поколения, пионеры палестинского движения, так наз. «билуйцы» (см.). В 1896 г. появился бытовой рассказ «Hanissrofim» («Погорельцы»). За ним последовала (в 1898 г.) обширная повесть «Schloima reb-Chaims», носящая, как «Ba-Jomim hoheim», автобиографический характер. Описывая жизнь маленького Шлойме, А. дает рельефную картину еврейского воспитания и внутреннего семейного быта конца первой половины 19 века (авторский еврейский перевод первых глав повести помещен в «Hasman» 1903 г.). За «Schloime reb-Chaims» последовали один за другим: «Jssrolic der Meschugener» («Безумный Исролик»), являющийся как бы дополнением к «Кляче», «Sefer Habehemoth» («Книга о животных»), где A. снова прибегает к излюбленной форме аллегории, «Agudath admonim», «Die Hor» (есть и авторский древнееврейский перевод), «Sefer Hagllgulim» и отрывок из неоконченной части «Wünschfingerl» (1905). В 1905 г., после октябрьских погромов, А. уехал за границу, в Женеву, где пробыл около двух лет. За границей он подготовлял свои сочинения для нового издания, предпринятого его почитателями в ознаменование его 70-летия. Пока (1908) вышел первый том, в котором помещены «Маленький человек» и «Фишка Хромой».
А. сразу занял среди еврейских писателей исключительное, положение. Его современники, верные традициям первых еврейских «просветителей», видели все зло еврейской жизни в народном невежестве, в хасидизме и цадикизме, и призывали народ отбросить предрассудки и принять европейскую культуру, глубоко веруя, что раз евреи станут просвещенными, следовательно, полезными гражданами страны, им в награду за благонравие и полезность будут дарованы гражданские права. А. весьма скоро порвал с этими традициями, уплатив им последнюю дань в своем романе «Отцы и дети». Уже в начале 70-х годов («Кляча», гл. 10—12) А. едко осмеивает это обусловливание человеческих прав просвещением, так называемой «гасколой». «Как можно, — говорится в «Кляче», — обусловливать человеческие права просвещением, как можно лишать живое существо права на существование, права свободно дышать, на том лишь основании, что оно мало вкусило от древа познания! Свободно дышать, пользоваться всем необходимым живому существу — этого вы не вправе его лишить»… «Не просите человеческих прав во имя жалости, не говорите также о целесообразности, не просите для нас прав на том лишь основании, что это принесет пользу государству»… «Если кто жалеет меня, это значит, что я живу только благодаря его милости, будто только он имеет право на жизнь, а если я дышу, то обязан этим ему и только ему. Если тот дает мне жить потому только, что я ему нужен или полезен, это значит, что он цель, а я лишь средство и имею только право на существование, поскольку я ему полезен. Я же хочу жить, как все другие, как самоцель, как равный среди равных» (гл. 12). — Не в недостатке просвещения усматривает А. главную причину ненормального положения русского еврейства, не в религиозных предрассудках, не в хасидизме и цадикизме, а в его полном гражданском и политическом бесправии. А. это подчеркивает уже в одном из самых ранних своих жаргонных произведений, в «Таксе». «Загнали людей точно овец в одно место, отрезали их от всего мира, не дают им свободно дышать. Но ведь это живые люди, и каждому хочется жить, и каждому хочется есть, и начинается лютая борьба за существование, пожирание слабого более сильным» («Такса», д. I, сц. 4). Ту же мысль А. проводит и в следующем своем сочинении, в «Кляче»: «Если бы вас выпустили на волю, — злорадно заявляет Асмодей, — и дали бы вам возможность жить по-человечески, вы не принуждены были бы жить один на счет другого, поедать, калечить друг друга; но я, Асмодей, этого не допущу, и нет для вас другой дороги, и нет других средств к жизни! Поедайте друг друга, глотайте друг друга, как рыбы, beist euch, reist euch zu al de schwarze Johr» ("Кляча, гл. 13). И A. рисует, как в душной атмосфере бесправия, созданной в еврейском гетто русским законодательством, вырастают вредные общественные элементы, «растут и множатся волки и всякие другие хищники», бесконтрольно хозяйничающие в еврейской общине. Автор проводит перед читателем длинную вереницу мироедов и общинных заправил, обирающих народную массу, всех этих Такифов, Сподиков, Пьявкиных, бесчисленных «баал-товеников» (благодетелей), ходатаев, депутатов, содержателей такс, сборщиков, ловчиков и пр., и пр. Он подчеркивает, что дело вовсе не в злой воле этих людей. «Не они виноваты; виноваты условия, приведшие к тому, что у вас существуют такие учреждения и порядки, которые лишили вас сил, ослепили и обезличили вас» («Такса», д. V, сц. 8). Особенно подробно писатель останавливается на двух из этих учреждений, созданных русским законодательством: на таксе, или откупе коробочного сбора, и на институте «ловчиков», выращенном исключительными условиями отбывания евреями воинской повинности. — А. проникает в самую глубь еврейской жизни середины прошлого века, дает поражающую своей правдивостью картину этой жизни; он изображает еврея больше в массе, чем в личном обиходе. Менделе Мохер Сфорим, разъезжая в своей кибитке по городам и весям черты, описывает жизнь обывателя Кабцанска, Тунеядовки и Глупска от первого дня рождения до самой смерти, жизнь ненормальную, нелепую и забитую. Фоном этой глубокой трагедии служит поражающая еврейская нищета. В «Фишке Хромом» А. дает картину общественного строя нищих. Но сокровенный смысл этого произведения тот, что изображен не быт нищих, а быт народа нищих («kol Isroel ein Kabzan»). Под видом разделения сословия нищих на разные классы и группы А. выводит все слои еврейского общества, этот своеобразный мир со всеми его архаическими учреждениями. Перед вдохновенным взором художника неизменно парит, по его собственному выражению, «die alte groisse jüdische Torbe» (старая большая еврейская сума). Для того чтобы житель Кабцанска мог при таких условиях жить, не теряя облика человеческого, он должен был как можно дальше уходить от реального мира и его потребностей («sich obsogen von Olam hase, brechen die Taawe von Essen») — отречься от мира сего, укротить в себе потребность в еде, сузить свои требования до минимума, не знать ни радостей молодости, ни красоты окружающей природы и перенести весь смысл жизни в иной, фантастический мир. Отсюда эти карикатурные Дон-Кихоты, эти нелепые герои «Путешествия Вениамина Третьего». И под этой уродливой внешностью А. открывает сокровища духовной красоты и мощи, которые не могли быть заглушены ни унижениями, ни насилиями. Голодный житель Кабцанска тоскует по вечном идеале, по вечной красоте. «Его тоска, его любовь божественно чиста, не имеет, как и Бог его, ни образа, ни ясных очертаний; он весь горит и всеми фибрами души своей рвется туда, туда — к святой Шехине, к небесам» (Wünschfingerl, гл. 10). Ho идеал, по котором тоскует оторванный от жизни и от мира житель Кабцанска, носит мистические формы, и А. отмечает при этом могучую роль Каббалы и таинственной книги, Зогара в еврействе. «Зогар — это Синай, огнедышащая гора святой, чистой любви; там сочетаются небо с землей, там ангелы, серафимы смешиваются с людьми в одном объятии и передают друг другу божественные чувства» (Wünschfingerl, гл. 17). А. осмеивает уродства «странного народа Израиля»; но его смех, как он сам отмечает, — «горький смех» («a bitter Gelächter»), и сквозь его несравненный юмор часто прорываются великая жалость и трогательная любовь к несчастным, обездоленным братьям. Художнику душно в еврейском гетто с его несчастными, забитыми обитателями; он рвется на лоно природы, и в этом проявляется характерная черта творчества А. — Обитатель гетто в силу бытовых и социальных условий равнодушен к красотам природы. Нелегко было поэтому подыскать на жаргоне такие образы и формы, которые сделали бы изображение ландшафта доступным для еврейского массового читателя; но А. поборол эти трудности: он описывает картины природы в таких чисто народных образах и метафорах, что их в состоянии понять и прочувствовать любой житель Кабцанска и, пожалуй, тот больше, чем кто-либо другой (см. «Фишка Хромой», гл. 2 и 7; «Волшебн. кольцо», гл. 10, 11 и 19; «Кляча», гл. 6 и 7). — В произведениях А. особенно заметно полное отсутствие «вымысла». Фабула рассказа всегда весьма проста, мало связана с действиями героев, являясь лишь фоном, на котором художник выводит разнообразные сцены из еврейского быта; не отдельные личности и типы, а масса является главным героем его рассказов. В типах Кабцанска и Глупска много поэтому символического, даже в тех случаях, когда действующее лицо отличается своей рельефностью и индивидуальностью. Таков, напр., сам Менделе Мохер Сфорим. Это не простой псевдоним A., а главное действующее лицо большинства его произведений. «Менделе книгопродавец» — своеобразный тип умного, проницательного, но в то же время простоватого еврея; его словоохотливость, переходящая в болтливость, его добродушный юмор, эта богатая гамма чувств и настроений, кроющаяся под карикатурной внешностью и неопрятным облачением, — все это представляет столько типичного в смысле коллективно-еврейском, что довольно трудно решить, где кончается индивидуальный Менделе и где начинается синтезированный, собирательный тип обитателей Кабцанска. Как жаргонный писатель, А. имел огромное влияние не только на жаргонную литературу, но и на развитие и обогащение еврейского языка. Подобно жаргонному, так же неподражаем и самобытен древнееврейский стиль А. Библейский язык под его пером становится не только звучным и гибким, но и вполне живою, разговорною речью. Влияние поразительного по своему реализму стиля А. весьма заметно сказалось на большинстве новейших еврейских беллетристов. — Переводы произведений А. на русский яз.: «Маленький человечек» (Календарь Лурье, 1902); «Отцы и деты» Л. Бинштока (1867); «Фишка Хромой» в «Семейной библиотеке» (1903); «Путешествия Вениамина III» — перевод с польского перевода издан в Казани, 1898; первые главы «Клячи» печатались в «Восходе» (1891), за что последний был закрыт на 6 месяцев; «Сим и Яфет» (в журнале «Жизнь», 1899); «В дни смятения» и «Погорельцы» в «Восходе» за 1901 г. «Из записок Исролика Сумасшедшего» в «Восх.», 1903. — На польском языке: «Путешеств. Вен. III» под заглавием "Donkiszot Żydowski (1885) и «Кляча» (Szkapa) в 1887 г. пер. К. Юноши (Шанявский). — Ср.: «Sefer Sikoron» Соколова: автобиографическая заметка (1889 г.); А. Биншток, «Праздник жаргонной литературы», «Восх.» 1884, XII; Р. Брайнин, «С. Я. Абрамович», Hador, 1901 г., №№ 42—44; Д. Фришман, «Michtowim al dewar Hassafruth» (1895 г.); Баал Махшовот, «С. Я. Абрамович» в «Volksstimme», J907 г., №№ 6—9; A. Л. Левинский, «О стиле Абрамовича», Сборник «Ha Omer», кн. 1, стр. 23—31 (1907 г.); И. Энтин, «С. Я. Абрамович», «Zukunft», 1906, IV — VI; Leo Wiener, History of Jew Literature, p. 148—160 (1899 г.).
С. Цинберг.17.